На Руси такого рыцарства-монашества в этот период не возникает вследствие возможности младших детей феодалов постоянно уезжать на северный восток (Угру), находить неосвоенные земли («украины») и непуганых междуусобицами общинников, чтоб возложить на них тяжесть налогов.
Новая реальность требовала новых образов — героев-осваивателей или колонистов. Ими стали Илья Муромец, Микула Селянинович (от коми-пермяцкого «му кулу» — «духи земли»), святые Борис и Глеб, князья с 1010 г. Ростова и Мурома. Собственно последние — символы фазы этногенеза «русских», которую Л. Гумилев называет гомеостазом (150 лет), инкубационным периодом пассионарности (собственно колонизация русичами с юга и родила пассионарный толчек), который завершился переходом в фазу самопровозглашения «русскими» себя в истории, фазу подъёма (200-250 лет) такими актами как в 1159 г. отделения великого княжества Владимирского, в 1164 г. экспансией Суздаля и Мурома в Волжскую Булгарию, в 1167 г. — в Новгород, в 1169 г. — взятием Киева, и годом ранее — провозглашение автокефальной церковной митрополии Северо-Восточных земель Руси.
Внешняя торговля Киевской Руси в ХІ-ХІІ вв. имела две отличные и одинаково первоочередные черты.
Во-первых, торговая деятельность была занятием исключительно лишь общественных верхов — князей, их дружинников и небольшой группы дородных горожан
(в статуте австрийского герцога Леопольда от 9 июля 1192 г. такие торговцы на Руси именуются Ruzarii [Назаренко А.В. Об имени «Русь» в немецких источниках IХ-ХI вв. // Вопросы языкознания. — М., 1980. — №5. — С.49]), и их противоборство друг другу было только «... грандиозным турниром, перенесенным на пространство киевских пространств. Широкие народные массы в нем участия не принимали» [Толочко П.П. Нащадки Мономаха. – К.: Наук.думка, 1972. – С.118], возможно, собственно, потому, что не продавали, а отдавали даром, в виде дани, продукты охоты и пчеловодства.
Во-вторых, внешняя торговля не затрагивала насущных нужд даже этих господствующих высших классов населения, ведь все необходимое они получали натурой, отправляя на внешний рынок только избыток и обменивая там только предметы роскоши [Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая Степь. – М.: Мысль, 1989. – С.476 – 477].
Лишь когда к ХІІ в. торговые отношения Руси с Востоком приостановились (например, из интвентаря погребений исчезли восточные бусы) и давление налогов на население значительно уменьшилось на радость простой массе, в среде руских верхов, неудовлетворенных тем, что половцы (куманы) перекрыли и уничтожили пути торговли от Черного и Азовского моря через русские форпосты Белая Вежа на Дону и Белгород в низовье Днестра, и тем, что они, «юные», в отличие от «старых», не могут приобретать предметов роскоши восточного происхождения, формируется эпос в виде былин о победителях над степными жителями во времена Владимира Старого.
Этому также посодействовал Владимир Мономах, который, утихомирив Русь от междуусобной борьбы, перевел войну против Степи – в народном представлении: как сделал киевский Владимир-Василий «Старый» Красное Солнышко, так же делает и Владимир-Василий «Уный» Мономах.
Собственно академик Б. Рыбаков соотносит древнерусские былины о Дюке Степановиче и Чуриле с реалиями 1146-1150-х гг. на Руси [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1988. – С.606-609], а именно о соперничестве, с одной стороны — представителя партии «уных» Кирилла (Чурила)-Всеволода Ольговича (1139-1146), «Пленковича», т.е. «сына пленника» (намек на то, что его отец Олег, пребывая в Византии, был пленен и отправлен в ссылку до 1083 г. на остров Родос; князь Олег-Михаил Святославич-«Гориславич», князь Чернигова и Тмутаракани, в 1080-190-х гг. официально имел титул «архонт Матрахии, Зихии и всей Хазарии», а Вятичская и Муромская земля были вотчиной Ольговичей [Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в Х – первой половине ХІІІ в. – М.: Изд-во МГУ, 1977. – С.106]), с другой стороны — с Изяславом-Пантелеймоном Мстиславичем (1146-1154 гг.) и его союзником венгерским королем Гезой ІІ, родным братом которого был дюк (герцог) Стефан. Собственно последний и есть былинный Дюк Степанович, который побеждает Чурилу в разных состязаниях.
Краткое содержание былины таково: Дюк Степанович приезжает на говорящем, волшебном коне в Киев к князю Владимиру и там на пиру начинает хвастать своим богатством. Его хвастовство приводит к тому, что он «бьётся о велик заклад» с киевским богатырем Чурилой Пленковичем о том, что они три года будут ходить каждый день в новом платье. Спорят, как положено, на свои буйны головы. Дюк Степанович отправляет на родину к матушке своего коня, и тот привозит ему не по одному, а аж по три одежды на каждый день. Дюк пари выигрывает. Тогда Чурила предлагает состязаться, перепрыгивая через реку на коне. Чурила падает в воду, а Дюк его спасает и опять выигрывает спор. Следующим испытанием для Дюка Степановича становится то, что князь Владимир посылает богатырей – Илью Муромца и Добрыню Никитича – на родину Дюка, чтобы описать его имущество, но, делая это три года подряд, они не могут перечесть его богатств. В результате они признают: чтобы это сделать, нужно продать весь Киев град со Черниговом и на эти деньги купить бумаги и чернила для переписи имущества. Так Дюк Степанович выигрывает и третье состязание, доказав, что он и его родина намного богаче, чем князь Владимир и всё Киевское княжество.
Можно даже считать, что даная былина сложена в среде соперников «уных» как своеобразный антитезис героям Владимирового круга.
Куманофобию на Руси и восточные устремления «уных» подпитывал польско-германский купеческий капитал. Например, он подталкивал киевского великого князя Святополка ІІ Изяславича (1093 – 1113) и его партию «уных» на войну со Степью, ибо пленных продавали в рабство купцам-«рузариям» (ruzarii), перевозивших товар в Регенбург и Венецию для перепродажи в Египет, где мусульманские султаны превращали половцев (куман) в гулямов (гвардейцев-невольников).
Греческие купцы были конкурентами западноевропейских, и поэтому Киевская митрополия была в оппозиции к Святополку ІІ, а Киево-Печерская Лавра, соперница митрополии в первенстве за души прихожан, поддерживала киевского князя. Представителями собственно Лавры следует считать «человеков благоверных», которые сразу после расправы киевлян с братом Кирилла-«Чурилы» Ольговича Игорем Ольговичем объявили последнего святым, мучеником, брали себе его кровь и куски одежды как реликвии, рассказывали о чудесах над его телом и его смерть была описана обычным агиографическим образом [Грушевський М. Історія України – Руси. – Т.2. – С.157].
В Лавре работал и Нестор-летописец, осуществивший соответствующую редакцию летописного свода [Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. – М.: Мысль, 1989. – С.478-479], а именно: защита концепции удельного правления, вотчины, её библейское обоснования («сыновья Ноя» — каждый в своем уделе), объявляя удельно-династическое княжение единственной божественной формой власти [Гуцуляк О. Дві концепції влади на Русі // Голос нації. – Львів, 1995. — №12-13. – С.8].
Следствием этой политики, как пишет академик Б. Рыбаков, произошло усиление родо-племенных традиций с их архаическим язычеством, «… в городах и в княжеско-боярских кругах … были крайне недовольны вмешательством церкви в их собственный традиционный быт. Примером могут служить воспетые былинами княжеские пиры, являвшиеся своеобразной «боярской думой», в которой некогда заседали и волхвы-волшебники. На этих пирах в урочные дни обязательной была мясная (языческая, ритуальная) пища. Церковь запрещала ее в постные дни. Конфликт с церковниками из-за «мясоядения» принял общерусские размеры. Объяснением возрождения язычества отчасти может служить оформившаяся с 1130-х годов кристаллизация полутора десятков крупных княжеств-королевств с устойчивыми своими династиями с усилившейся ролью местного боярства и более подчиненным положением епископата, оказавшегося в зависимости от князя. Бояре-вотчинники, владельцы нив, называвшихся «жизнью», по всей вероятности, разделяли народные прадедовские взгляды на аграрную заклинательную магию. Главную часть язычества. Показателем возврата боярства в ХІІ веке к прадедовским традициям является исследование Д.А. Крайновым погребения в белокаменном саркофаге, над которым был насыпан огромный языческий курган (близ Старицы) … Появляются летописцы, совершенно чуждые церковной фразеологии, церковному счету времени и самое главное — христианскому провиденциализму. Таков, например, киевский боярин Петр Бориславич, писавший в 1140-1180-у годы. Ярким примером нового, более светского отношения к литературе является «Слово о полку Игореве»… Автор «Слова», широко пользовавшихся образами античного язычества, воскрешает для своих слушателей родную языческую романтику» [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1988. – С.774-775].
В среде соперников «уных»-жаждущих красот языческого Востока и составляется новый западноориентированный пересказ — былина о Дюке Степановиче и Чуриле. Дм. Чижевский писал: «... Галицко-Волынского происхождения есть «старина» о Дюке Степановиче. Содержание её — приезд из Индии, из Галича (иногда «Галича-Волынця») к Киеву богатыря, характеристика которого, собственно, состоит только из описания его богатств — сначала им самим, потом, когда возникают сомнения, не преувеличивает ли он, «описателями», которых к Галичу отсылает князь Владимир. Описатели вынуждены отказаться описать богатство Дюка, ибо для этого труда надо было бы продать на бумагу весь Киев, а на пера и чернила — Чернигов. В Киеве Дюк иногда выступает как конкурент другого богатыря такого же типа — Чурилы. Например, они должн ы перепрыгнуть конем через Днепр, или на протяжении определенного времени менять одежду. Выигрывает Дюк. Само имя «Дюк» заставило думать о западном происхождении героя ... О пышности жизни галицкого князя и бояр узнаем кое-что из летописи. Имя «Дюк» (визант. «дюкас» и по-отчеству «Степанович» (любимое венгерское имя — Степан) могут быть венгерского происхождения, как и красавец-конь дюка (ср. Рассказ об венгерских конях в Киеве 1150 г.) ... Безусловно, существовали сказания о «Чуриле» в Галичине: имя его там сохранилось даже в песнях. Вспоминают о нем в 16-17 в. Рей из Нагловиц и С. Клёнович. Чурило — такой же кавалер, как Дюк, только меньше имеет благородного характера, он — «баламут». Прозвище «Чурылив» или «Джурылив» принадлежало к прозвищам западно-украинского боярства, от его прозвища происходит название города Чурилова (позже — Джурина) на Подолье. В современных «старинах» о Чуриле типа новелл Чурило прибывает со своей дружиной ко двору Владимира. Владимир делает его «чашником», но, засмотревшись на его красоту, княгиня порезала себе руку. Любовная история с женой боярина бермяты обошлась ему жизнью. О его конкуренции с Дюком мы уже упоминали высше. Одна подольская песня о Чуриле знает его как руководителя «девичьего войска». Современные старины о Чуриле, кажется, позже (в Москве?) очень переделаны» [Чижевський Дм. Історія української літератури (Від початків до доби реалізму) / Фахове ред. та передм. М.К. Наєнка. – Теропіль: МПП “Презент”, за участю ТОВ “Феміна”, 1994. – С. 174-175].
Дм. Чижевский также упоминает, что девушка в Галицкой песне «смотрит одним глазом на Джурилу, другим на Потока» [Чижевський Дм. Історія української літератури (Від початків до доби реалізму) / Фахове ред. та передм. М.К. Наєнка. – Теропіль: МПП “Презент”, за участю ТОВ “Феміна”, 1994. – С. 175]. Под вторым имеется в виду герой былины о змееборце Михайле Потыке (якобы от вятск. диал. «потка», «поточка» — «пичуга, птица поток», особенно мелкая, певчая [Даль В. Словарь живого великорусского языка. — Т.ІІІ. — С.356]), в котором, вероятно, следует видеть Олега-Михаила Святославича-«Гориславича», который много «поточил» крови в Русской земле. Девушка выбирает между Михайлом Потоком и Джурилой, таким образом, избирает между отцом и сыном, и в конце отдает руку старшему. Но вскоре жена умирает и Михайло приказывает погребать себя вместе с ней. Когда в склепе появляется змей, Михайло заставляет его принести «живой воды», с помощью которой и возвращает жену к жизни.
Вероятно, что в сказочной былине о Михайле Потоке «востокофилы» («уные»), столкнувшись с созданной «западофилами» («старыми») эпосом о Чуриле и Дюке, дали достойный ответ: признали, что в их среде действительно есть негодяи («джурилы»), но собственно их «поток» сумеет оживить Русь, с которой они венчаны на княжение.
Связана с этой былиной о Михайле Потыке и украинская легенда о Михайлике, богатыре-малолетке, который уезжает из Киева, прихватив с собой на копье Золотые Ворота. И воскресение Руси произойдет, собственно, когда богатырь Михайлик вернет Золотые Ворота на свое место (что, фактически, произошло в момент отмечания в Украине 1500-летия от основания Киева, когда были воссозданы Золотые Ворота) [Ільницький М. Від «Молодої Музи» до «Празької школи». – Львів: Вид-во ІУК НАНУ; ЛОНМІО, 1995. – С.58].
Автор «Слова о полку Игореве» не является апологетом группы «уных»-«востокофилов», о чем заявляет в самом начале: “Чи не въспъти было , въщей Бояне, Велесовъ внуче: Комони ржуть за Сулой – звенит слава в Кыевь...”.
«Восточнориентированный» толкуется как «Велесов внук» совсем логично в смысле постоянных экспансий варягов-германцев на восток в поисках Вальгаллы бога-шамана Одина (аналога славянского Велеса!) и засвидетельствованной в «Хеймскрингле» Снорри Стурлуссона изначальной земле богов-асов — Трои и земли турков.
Автор «Слова о полку … » демонстрирует неправильность позиции «уных», как и стремление ранее Всеслава к Тмутаракани, который за это был призван на суд Божий, ибо отвратился от правильного пути, определенного путем солнца (на Запад). «Уные», как и Всеслав с помощью волшебства и магии, возжелали пути на Восток, неправедного и опасного пути.
Все смертные и боги в индо-европейских мифологиях, указывает В.Н. Топоров, идут путем Солнца. Всеслав с его неправедным путем наперерез пути Хорса-Солнца вспоминается автору «Слова о полку ...» в контексте ошибочного пути Игоря Святославича, приведшего его к поражению: Солнце затмилось, и верный путь ныне неизвестен, укрыт («Солнце ему тьмою путь заступаше...»).
Иное дело — поведение великого князя Дмитрия Ивановича в аналогичной ситуации в «Задонщине»: «… он вступи в позлащенное свое стремя и вземъ мечь въ правую руку и помолися Богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно сіяетъ на востоць и путь поведает» [Топоров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре // Славянский и балканский фольклор: Реконструкция древней славянской ду ховной культуры: Источники и методы / Отв.ред. Н.И. Толстой. – М.: Наука, 1989. – С.35]».
Таким образом, есть основания утверждать, что на Руси происходило перманентное противостояние двух партий, аналогичное войне в Европе гвельфов и гибеллингов на протяжении XII-XV вв.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Дюк Степанович и Чурило Пленкович
Как из той Индеюшки богатоей,
Да из той Галичии с проклятоей,
Из того со славна й Волын‑города
Да й справляется, да й снаряжается
А на тую ль матушку святую Русь
Молодой боярин Дюк Степанович ‑
Посмотреть на славный стольный Киев‑град,
А на ласкового на князя на Владимира,
А на сильныих могучиих богатырей
Да й на славных поляниц‑то й разудалыих,
Говорит тут Дюку й родная матушка:
«Ай же свет мое ты чадо милое,
Молодой боярин Дюк Степанович –
Хоть справляешься ты, снаряжаешься
А на тую ль матушку святую Русь, ‑
Не бывать тебе да й на святой Руси,
Не видать тебе да й града Киева,
Не видать тебе князя Владимира,
Сильныих могучиих богатырей,
Да и славных поляниц‑то й разудалыих».
Молодой боярин Дюк Степанович
Родной матушки своей не слушался,
Одевал свою одежу й драгоценную,
А манишечки, рубашечки шелковые,
А сапоженьки на ноженьки сафьянные –
Окол носу‑носу яйцо кати,
Окол пяту‑пяту воробей лети;
Одел шапку на головку й соболиную,
На себя надел кунью й шубоньку,
Да й берет свой тугой лук разрывчатый,
А набрал он много й стрелочек каленыих,
Да й берет свою он саблю вострую,
Свое й острое копье да й муржамецкое.
Выходил молодец тут на широкий двор,
Заходил в конюшню во стоялую;
Да й берет тут молодец добра коня,
Он берет коня за поводы шелковые,
Выводил коня да й на широкий двор,
Становил коня да й посреди двора,
Стал добра коня молодец заседлывать;
Он заседлывал коня да й закольчуживал.
Говорит тут Дюку родная й матушка:
«Ай же свет мое ты чадо милое,
Молодой боярин Дюк Степанович!
Как поедешь ты в раздольице чистом поле,
А на тую ль матушку святую Русь,
Да й во славноем раздольице чистом поле
Есть три заставы там три великие:
Первая застава – ведь змеи поклевучие,
Друга застава – львы‑звери поедучие,
Третья застава – есть горушки толкучие;
Они сходятся вместо й расходятся.
Ты подъедешь к этим заставам великиим,
Ты бери‑ка в руки плеточку шелковую,
А ты бей коня да й по крутой бедры,
Ты давай удары всё тяжелые;
Первый раз ты бей коня между ушей,
Другой раз ты между ноги, между задние,
Чтобы добрый конь твой богатырскии
По чисту полю‑раздольицу поскакивал.
Ты проедешь эти заставы великие,
А ты выедешь на матушку святую Русь,
А ты будешь во городе во Киеве
Да й у ласкового князя й у Владимира,
Так охоч ты упиваться в зелено вино,
Так не хвастай‑ка ты своим художеством
Ты супротив князя‑то й Владимира,
Супротив сильных могучиих богатырей,
Супротив поляниц‑то и разудалыих».
Молодой боярин Дюк Степанович
Да й садился молодец тут на добра коня;
Столько видели сядучись,
Со двора его й не видели поедучись;
Со двора он ехал не воротами,
А он с города ехал не дорогою –
Его добрый конь да й богатырскии
Проскакал он через стены городовые,
Через башни проскакал он трехугольные.
А не молния в чистом поле промолвила –
Так проехал боярин Дюк Степанович.
Выезжал он в раздольице чисто поле,
Подъезжал он к этим заставам великиим,
А ко тым змеям поклевучиим,
А ко львам‑зверям да поедучиим,
А ведь к этим горушкам толкучиим;
Он берет тут в руки плеточку й шелковую,
А он бил коня да й по тучной бедры,
Он давал удары всё тяжелые;
Первый раз он бил коня между ушей,
Другой раз он между ноги между задние;
Его добрый конь тут богатырскии
По чисту полю‑раздолью стал поскакивать.
Он проехал эти заставы великие,
Он тут выехал в раздольице в чисто поле,
А на тую ль матушку святую Русь;
Приезжал во славный стольный Киев‑град,
Заезжал ко князю й на широкий двор,
Становил коня да й богатырского,
Выходил на матушку й сыру землю.
А Владимира дома не случилося –
Он ушел во матушку й Божью церковь,
А он Господу Богу помолитися,
Ко чудным крестам да й приложитися.
Молодой боярин Дюк Степанович
Он пошел во матушку й Божью церковь.
Приходил во матушку й Божью церковь,
Он снимает кивер со головушки,
А он крест кладет да й по‑писаному,
А поклоны ведет да й по‑ученому,
На две, три, четыре сторонки поклоняется,
А он князю Владимиру й в особинно,
Его всем князьям да й подколенныим.
По праву руку князь Владимира
А стоял Добрынюшка Микитинец,
По леву руку князя Владимира
А стоял Чурилушка‑то Плёнкович.
Говорит тут князь Владимир таковы слова:
«Ты откулешный, дородный добрый молодец,
Из коёй земли да из коёй орды,
Ты какого же есть роду‑племени,
Ты какого отца да ты есть матери,
Как же тебя да именем зовут,
Удалого величают по отечеству?»
Говорил боярин Дюк Степанович:
«Ты Владимир‑князь да и стольнекиевский!
А ведь есть я с Индеюшки богатоей,
А и с той Галичии с проклятоей,
И с того ль со славна Волын‑города,
Молодой боярин Дюк Степанович».
Говорил Чурилушка тут Плёнкович:
«Ты Владимир‑князь да й стольнекиевский!
Поговорушки тут есть не Дюковы,
Поворотушки тут есть не Дюковы,
Тут должна быть холопина й дворянская».
Это й дело Дюку не слюбилося,
Не слюбилося да й не в любви пришло.
Они Господу тут Богу помолилися,
Ко чудным крестам да й приложилися,
Да й пошли в палаты белокаменны,
А ко ласковому князю й ко Владимиру.
Они шли мосточиком кирпичныим;
Молодой боярин Дюк Степанович
Стал Владимиру й загадочек отгадывать,
Говорил тут он да й таковы слова:
«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!
Что же в Киеве у вас все не по‑нашему:
У вас построены й мосточики кирпичные,
А ведь столбики поставлены еловые,
А порученьки положены сосновые;
У вас медное гвоздьё да й приущиплется,
А ведь цветное платье призабрызжется.
Как в моей Индеюшке богатоей
У моей родителя у матушки
А построены мосточики калиновы,
А ведь столбики поставлены серебряны,
А ведь грядочки положены орленые,
А ведь настланы сукна гармузинные;
А ведь медное гвоздье да й не ущиплется,
А ведь цветно платье не забрызжется».
Тут Владимир к этой речи да й не примется.
Приходили в палату белокаменну,
Проходили во горенку столовую,
Да й садилися за столички дубовые,
Да й за тыя ль скамеечки окольные.
Принесли ему калачиков тут пшенныих;
Молодой боярин Дюк Степанович
Он берет калачик во белы руки;
А он корочку ту всё на круг кусал,
А середочку да й кобелям бросал,
Все й Владимиру загадочки отгадывал,
Говорил боярин таковы слова:
«Ты Владимир‑князь стольнекиевский!
Что ж в Киеве у вас всё й не по‑нашему:
У вас сделаны бочечки сосновые,
А обручики набиваны еловые,
А мешалочки положены сосновые,
У вас налита студена ключева вода,
Да и тут у вас и калачи месят;
А у вас печеньки построены кирпичные,
У вас дровца топятся еловые,
А помялушки повязаны сосновые,
Да и тут у вас да й калачи пекут,
А калачики да й ваши призадохнулись.
Как в моей Индеюшке богатоей
У моей родителя у матушки
А построены ведь бочечки серебряны,
А обручики набиты золоченые,
А мешалочки положены дубовые,
Да ведь налита студена ключева вода,
А ведь тут у нас и калачи месят;
Да й построены печки муравленые,
У нас дровца топятся дубовые,
А помялушки повязаны шелковые,
Да ведь настлана бумага – листы гербовые,
Да ведь тут у нас и калачи пекут,
А калачики у нас и не задохнутся,
А калачик съешь – по другоем душа горит».
Он Владимиру загадочки отгадывал,
Подносили ему тут зелена вина.
Молодой боярин Дюк Степанович
Он берет‑то й чарочку во белы руки,
Он всю чарочку й по горенке повыплескал,
Сам Владимиру загадочки отгадывал,
Говорит боярин таковы слова:
«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!
Что же в Киеве у вас всё не по‑нашему:
У вас построены бочечки дубовые,
А обручики набиваны железные,
А положено туда да й зелено вино,
А положено й на погребы глубокие,
Ваша й водочка‑винцо ведь призадохнулось.
Как в моей Индеюшке богатоей
У моей родителя у матушки
А построены бочечки серебряны,
А обручики набиты золоченые,
Да й положено туда да й зелено вино,
А повешено на цепи‑то й на медные,
А на тыя на погребы глубокие;
Наша водочка‑винцо да й не задохнется,
А ведь чарку выпьешь – по другой душа горит».
Он Владимиру загадочки отгадывал.
Говорил тут Чурилушка‑то Плёнкович;
«Ай же ты, холопина дворянская!
Что расхвастал ты имением‑богачеством?
А ударим‑ка со мной ты во велик заклад,
Во велик заклад да ты не в малыи,
Чтоб проездить нам на конях богатырскиих, ‑
Немало поры‑времени – по три году,
А сменять нам одежицу драгоценную
Каждый день да й с нова наново,
С нова наново да чтоб не лучшую».
Говорит тут боярин Дюк Степанович:
«Ай же ты, Чурилушка‑то Плёнкович!
Тебе просто со мной биться во велик заклад, ‑
Ты живешь во городе во Киеве,
У того ль у князя у Владимира
Кладовые те есть да цветна платьица».
Молодой тут боярин Дюк Степанович
А садился он да на ременчат стул,
А писал он письма й скорописчаты
А своей ли да й родной матушке,
А писал он в письмах скорописчатых:
«Ай же свет моя ты родна й матушка!
А ты выручи меня с беды великоей,
А пошли‑ка ты одежу драгоценноей,
Что хватило бы одежу мне на три году
Одевать одежу драгоценную
Каждый день да й с нова наново».
Запечатал письма й скорописчаты,
Скоро шел по горенке столовоей,
Выходил тут молодец да на широкий двор,
Положил он письма под седелышко,
Говорил коню он таковы слова:
«Ты беги, мой конь, в Индеюшку богатую,
А к моей родителю ко матушке,
Привези ты мне одежу драгоценную».
Он берет коня за поводы шелковые,
Выводил коня он за широкий двор,
Да й спускал коня во чисто поле.
Его добрый конь да й богатырскии
Побежал в Индеюшку й богатую;
Пробежал он по раздольицу чисту полю,
Через эти все заставы великие,
Прибежал в Индеюшку богатую,
Забегал он на славный на широкий двор.
Увидали тут коня да й слуги верные,
Они бежат в палаты белокаменпы,
Да й во тую ль горницу столовую,
Да й ко той ко Дюковой ко матушке,
Говорят они да й таковы слова:
«Ай же свет честна вдова Настасья да Васильевна!
Прибежал ведь Дюков конь да из чиста поля,
Из чиста поля на наш широкий двор».
Так тут свет честна вдова заплакала
Женским голосом да й во всю й голову:
«Ай же свет мое ты чадо милое,
Молодой боярин Дюк Степанович!
Ты сложил там, наверно, буйну головушку,
А на той ли матушке святой Руси».
Поскореньку выходила на широкий двор,
Приказала добра коня расседлывать.
Они стали добра коня расседлывать,
Они сняли седлышко й черкальское,
Оттуль выпали письма скорописчаты.
Свет честна вдова Настасья да й Васильевна
А брала она письма й во белы руки,
А брала она письма й распечатала,
Прочитала письма скорописчаты;
Да й брала она тут золоты ключи,
Она шла на погребы глубокие
А брала одежу й драгоценную,
Не на мало поры‑времени – на три году;
Приносила она к тому добру коню,
Положила й на седелышко черкальское,
Выводила коня да й за широкий двор,
Да й спускала в раздольице чисто поле.
Побежал тут добрый конь да й по чисту полю,
Пробегал он к этим заставам великиим,
Пробежал он заставы великие
На славну на матушку да на святую Русь;
Прибежал во славный стольне Киев‑град,
Забежал ко князю на широкий двор.
Молодой боярин Дюк Степанович
Он стретал тут своего добра коня,
Он берет свою одежу драгоценную;
Он тут бился со Чурилушкой в велик заклад,
А в велик заклад ещё й не в малыи,
Не на мало поры‑времени – на три году,
А проездить на конях богатырскиих,
А сменять одежу с нова наново.
Молодой боярин Дюк Степанович
Они с тем Чурилой Плёнковым
Они ездят по городу по Киеву
Каждый день с утра до вечера,
А проездили молодцы по год поры,
А проездили молодцы й по два году,
Да й проездили молодцы й по три году.
Теперь надоть им идти да й во Божью церкву,
Одевать одежу драгоценную
А ко той христовскоей заутреной.
Молодой Чурилушка тут Плёнкович
Одевал свою одежу драгоценную,
А сапоженьки на ноженьки сафьянные,
На себя одел он кунью й шубоньку;
Перва строчка рочена красным золотом,
Друга строчка рочена чистым серебром,
Третья строчка рочена скатным жемчугом;
А ведь в тыя петелки шелковые
Было вплетено по красноей по девушке,
А во тыи пуговки серебряны
Было влито по доброму по молодцу;
Как застёгнутся – они обоймутся,
А расстегнутся – дак поцелуются;
На головку шапка й соболиная.
Молодой боярин Дюк Степанович
Одевал свою одежу й драгоценную,
А сапоженьки на ноженьки сафьянные,
На себя одел он кунью й шубоньку;
Перва строчка й строчена красна золота,
Друга строчка й строчена чиста серебра,
Третья строчка й строчена скатна жемчугу;
А во тыи ль петелки шелковые
Было вплетено по красноей по девушке,
А во тыи пуговки серебряны
Было влито по доброму по молодцу;
Как застегнутся – они обоймутся,
А расстегнутся – дак поцелуются;
На головку одел шапочка семи шелков,
Во лбу введен был светел месяц,
По косицам были звезды частые,
На головушке шелом как будто жар горит.
Тут удалые дородны добры молодцы
А пошли молодцы да й во Божью церковь
А ко той христовской ко заутреной.
Приходили молодцы да й во Божью церковь,
По праву руку князя Владимира
Становился Чурилушка тут Плёнкович,
По леву руку князя Владимира
Становился боярин Дюк Степанович.
Тут Владимир‑князь да стольнекиевский
Посмотрел на правую сторонушку,
Увидал Чурилушку он Плёнкова,
Говорил он таковы слова:
«Молодой боярин Дюк Степанович
Прозакладал буйную головушку».
Говорил Спермеч тут сын Иванович:
«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!
Посмотри‑ка на леву ты сторонушку:
Молодой Чурилушка ведь Плёнкович
Прозакладал свою буйную й головушку».
Молодой Чурилушка тут Плёнкович
Стал он плеточкой по пуговкам поваживать –
Так тут стали пуговки посвистывать.
Молодой боярин Дюк Степанович
Стал тут плеточкой по пуговкам поваживать –
Засвистали пуговки по‑соловьиному,
Заревели пуговки да й по‑звериному.
Чернедь‑народ тут все й попадали.
Говорит тут князь Владимир стольнекиевский:
«Ай же ты, боярин Дюк Степанович!
Перестань ты водить плеткой по белой груди,
Полно валить‑то тебе чернеди».
Тут удалые дородны добры молодцы
Они Господу й Богу помолилися,
Ко чудным крестам да й приложилися,
Да й пошли в палаты белокаменны,
А ко ласковому князю й ко Владимиру.
Приходили в палату белокаменну,
Да й во тую ль горницу столовую,
Да й садились всё за столики дубовые,
Да за тыи за скамеечки окольные.
Они ели ествушка сахарные,
Они пили питьица й медвяные.
Говорил Чурилушка тут Плёнкович:
«Ай же ты, холопина дворянская!
А ударим‑ка со мной‑то в велик заклад,
В велик заклад еще й не в малыи:
Нам разъехаться на конях богатырскиих,
А скочить через славную Пучай‑реку».
Говорит боярин Дюк Степанович:
«Ай же ты, Чурилушка ты Плёнкович!
Тебе просто со мной биться во велик заклад,
А велик заклад да и не в малыи, ‑
Твой‑то добрый конь ведь богатырскии
А стоит во городе во Киеве,
Он ведь зоблет пшеницу белоярову;
А моя‑то кляченка заезжена,
А й заезжена да и дорожная».
Молодой боярин Дюк Степанович
Он скоренько ставал тут на резвы ноги
Да й прошел по горенке столовоей
Через ту й палату белокаменну;
Выходил молодец да на широкий двор,
Заходил он к своему добру коню,
Он тут пал на бедра й лошадиные,
Говорил коню да й таковы слова:
«Ты мой сивушко да й ты мой бурушко,
Ты мой маленький да й ты косматенький!
А ты выручь‑ка меня с беды великоей:
Мне‑ка биться с Чурилой во велик заклад,
А в велик заклад ещё й не в малыи, ‑
Нам разъехаться на конях богатырскиих
Да й скочить через славную й Пучай‑реку».
Его добрый конь да и богатырскии
Взлепетал языком человеческим:
«Молодой боярин Дюк Степанович!
А ведь конь казака Ильи Муромца –
Тот ведь конь да мне‑ка старший брат,
А Чурилин конь да мне‑ка меньший брат.
Какова пора, какое ль времечко,
Не поддамся я ведь брату большему,
А не то поддамся брату меньшему».
Молодой боярин Дюк Степанович
Скоро й шел в палату белокаменну,
Проходил он во горницу столовую,
Он тут бился со Чурилушкой в велик заклад,
А в велик заклад, да и не в малыи, ‑
Что й разъехаться на конях богатырскиих,
Да й скочить через славную Пучай‑реку.
Тут удалые дородны добры молодцы
Выходили молодцы тут на широкий двор,
А садились да на коней богатырскиих,
Да й поехали ко славноей Пучай‑реки;
А за нима едут могучие богатыри ‑
Посмотреть на замашки богатырские.
Тут удалые дородны добры молодцы
Припустили своих коней богатырскиих
Да й скочили через славную й Пучай‑реку.
Молодой боярин Дюк Степанович
Он скочил через славную Пучай‑реку,
Молодой Чурилушка‑то Плёнкович
Посреди реки с конем обрушился.
Молодой боярин Дюк Степанович
Посмотрел, что нет его й товарища,
Поскореньку молодец тут поворот держал,
Да й скочил через славную Пучай‑реку,
Да й схватил Чурилу за златы кудри;
Он тут вытащил Чурилу на крут на берег,
Говорил Чурилы таковы слова:
«Ай же ты, Чурилушка да й Плёнкович!
А не надо тебе биться во велик заклад,
Во велик заклад, да и не в малыи,
А ходил бы ты по Киеву за…».
Тут удалые дородны добры молодцы
Приезжали ко князю й ко Владимиру,
Говорит тут Чурилушка‑то Плёнкович:
«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!
А пошли‑ка ты еще й оценщиков
А в тую ль Индеюшку богатую
А описывать Дюково имение,
А имение его да все богачество».
Говорит боярин Дюк Степанович:
«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!
А пошли ты могучиих богатырей
А описывать имение й богачество
И мою бессчетну й золоту казну;
Не посылай‑ка богатыря Олешеньки,
А того ль Олеши Поповича:
Он роду есть ведь‑то поповского,
А поповского роду он задорного;
Он увидит бессчетну золоту казну,
Так ведь там ему да й голова сложить».
Тут Владимир‑князь стольнекиевский
Снаряжал туда ещё й оценщиков,
Да й двенадцать могучиих богатырей.
Тут удалые дородны добры молодцы
Да й садились на коней богатырскиих
Да й поехали в Индеюшку богатую.
Они едут раздольицем чистым полем,
Они въехали на гору на высокую,
Посмотрели на Индеюшку богатую.
Говорит старый казак да Илья Муромец:
«Ай же ты, боярин Дюк Степанович!
Прозакладал свою буйную й головушку,
А горит твоя Индеюшка й богатая».
Говорит боярин Дюк Степанович:
«Ай же старый казак ты Илья Муромец!
Не горит моя Индеюшка богатая,
А в моей Индеюшке богатоей
А ведь крыши все дома да й золоченые».
Тут удалые й дородны добры молодцы
Приезжали в Индеюшку богатую,
Заезжали к Дюку й на широкий двор,
Становили добрых коней богатырскиих,
Выходили на матушку сыру землю.
У того ль у Дюка у Степанова
А на том на славном широком дворе
А ведь постланы все сукна гармазинные.
Тут удалые дородны добры молодцы
А пошли они в палаты белокаменны,
Проходили во горенку столовую;
Они крест кладут да й по‑писаному,
А поклон ведут да й по‑ученому,
На две, три, четыре сторонки поклоняются,
Говорят молодцы да й таковы слова:
«Здравствуй, свет честна вдова Настасья да й Васильевна,
Дюковая еще й матушка!»
Говорит она им таковы слова:
«А не Дюкова я есть ведь матушка,
А я Дюкова есть поломойница».
Проходили тут дородны добры молодцы
А во другую во горенку столовую,
Низко бьют челом да поклоняются:
«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Дюковая еще й матушка!»
Говорит она им таковы слова:
«Я не Дюковая еще й матушка,
А Дюкова да й судомойница».
Тут удалые дородны добры молодцы
Проходили молодцы да й в третью горенку,
Они бьют челом да й поклоняются:
«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Еще й Дюковая ты ведь матушка!»
Говорит боярин Дюк Степанович:
«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Этая моя да родна й матушка!
Вот приехали могучие богатыри
Из того ль из города из Киева,
А от ласкового князя от Владимира,
А описывать наше имение й богачество,
А бессчетну нашу й золоту казну.
А бери‑ка ты да золоты ключи,
Ты сходи на погребы глубокие,
Отопри‑ка погребы глубокие,
Покажи дородным добрым молодцам
А наше имение й богачество,
А ведь нашу бессчетну золоту казну».
Тут брала она да й золоты ключи,
Отмыкала она погребы глубокие.
Тут удалые дородны добры молодцы
А смотрели имение й богачество
Да и всю бессчетну золоту казну.
Говорит Дунаюшка Иванович:
«Ай же мои братьицы крестовые,
Вы богатыри да святорусские!
Вы пишемте‑ка й письма скорописчаты
А тому ли князю да Владимиру ‑
Пусть ведь Киев‑град продаст да й на бумагу‑то,
А Чернигов‑град продаст да й на чернила‑то,
А пускай тогда описывает Дюково имение».
Тут удалые дородны добры молодцы
Проходили й в горенку й столовую,
Да й садились за столички дубовые,
Да й за тыя скамеечки окольные;
Они ели ествушки сахарные,
Они пили питьица медвяные:
А ведь чарочку повыпьешь – и по другой‑то душа горит,
А ведь другу й выпьешь – третьей хочется.
Тут удалые дородны добры й молодцы
Наедалися да й они досыти,
Напивалися да й они допьяна.
Да й тым былиночка й покончилась.
Источник: Былины Ивана Герасимовича Рябинина‑Андреева. Подготовка текстов к печати, статья и примечания B. Г. Базанова. Под редакцией А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1939. №7.
Комментариев нет:
Отправить комментарий