Известна притча Ф. Ницше о трех превращениях духа: как дух становится верблюдом, затем верблюд — львом и лев — ребенком.
«…Что ещё сказать о трёх превращения духа, как не то, что Верблюдом был Христос, Львом — Заратустра, Ребёнком явится сам Сверхчеловек» [Сперанская Н. Ницше и Батай: покушения на распятого // http://www.dominus.ws/?module=articles&c=library&b=95&a=2].
Выносливый верблюд, с тяжелой поклажей многовековых ценностей спешит в пустыню, в самой одинокой пустыне верблюд превращается во льва, хочет добыть себе свободу и вступить в поединок с великим драконом во славу. Кто же этот дракон, которого дух более не хочет признавать владыкой и Богом? «Ты должен», — таково имя этого дракона. Все ценности всех вещей уже созданы и сияют на его чешуе. «Я хочу» не смеет более существовать — считает дракон [Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней : От романтизма до наших дней : Сверхчеловек – это соль земли // http://society.polbu.ru/reale_westphiloiv/ch59_i.html]. Зачем нужен духу лев? Создавать новые ценности ведь лев еще не способен, но создать себе свободу для нового возвращения — это сила льва может. Но разве ребенок может свершить то, что не может даже лев? Почему лев должен стать ребенком? Ребенок, дитя — это невинность и забытие, новое начало, игра, колесо, вертящееся само по себе, первое движение, святое согласие со всем. «Вечность-ребенок, забавляющийся игрой в шахматы: царство ребенка», – встречаем у Гераклита Тёмного.
Т.е. «верблюд» рационализма должен быть отрицаем «львом» критической философии, уничтожающей тяжесть безумства разума. Таким «львом» духа именно и есть философия Ф. Ницше (модернизм и постмодернизм), отрицающая всю традицию философии, идущую от «верблюда» Сократа (т.е. Модерн).
Но кто же претендент на роль ницшеанского «дитяти» как «первого движения», «нового начала», «колеса, что вертится само по себе», «собственной воли духа»?
Можно видеть на его роль множество претендентов: «фундаментальную онтологию» М. Хайдеггера, «философскую герменевтику» К.-О. Апеля, Г. Гадамера и П. Рикера, «теорию коммуникативного поведения» Ю. Хабермаса, «социальную эпистемику» Э. Голдмена и С. Фулера, «анархо-дадаизм» П. Фейерабенда, «рациовитализм» Ж. Деррида, «нередуктивный физикализм» Р. Рорти, «нарративизм» Ж.-Ф. Лиотара, «номадологию» Ж. Делёза и Ф. Гваттари и многих других [Totallogy – XXI. — Київ, 1999. — С. 137-138]. Обобщая все это в неком «Транс-» или «УльтраМодерне».
Но почему «дитя» должно видеть только в концепциях эпохи Постмодерна?
Кажется, более верным будет обратить взгляд на реставрацию Героического — «а-Постмодерна»: «… Ребенок, будучи в фазе протоиндивида, сражаясь за независимость, против замкнутости симбиоза младенца, повторяет Героический век, уничтоживший первобытную культуру и, уничтожив гипнократию (согласие об управлении, базированое на внушении) … установил военную диктатуру» [Heard G. Five ages of Man: The Psychology of Human History. – N.Y., 1963. – P.11].
Героическая, «ребяческая» стадия развития индивида, который самоутверждается, протестует против «обще-осознающего человека» (coconsivus man), жизнь которого полностью зависит от устных традиций, против «мистерии Земли» (ритуалы погребения и воскресения, направленные на то, чтобы вылечить от травмы рождения и от неспособности к развитию вне эмоциальных связей с матерью, от жажды авторитаризма). Героическая эпоха — это «мистерия Воды», ритуал окунания, катарсиса, направленного на лечение от параноидальной сверхреакции против общества, от неудержимого, решительного, перерастающего в дурость требования показной независимости, а также от жажды создавать пи возглавлять политические банды, грабящее общество, к которому относятся с презрением.
Героическая стадия – это и стадия ученичества, прохождения посвящения (инициации): «… Быть учеником – значит быть чистым, наивным и доверчивым, как ребёнок. Быть учеником – значит почитать учителя безмерно выше себя. Ведь если мы видим в учителе равного человека, или относимся к нему с недоверием, мы воспринимаем то, что он говорит, слишком критично, – это значит, что мы слушаем больше себя, чем учителя. Вот, например, мы думаем: «Ага, вот это вот я знаю, с этим согласен, а вот здесь он чушь порет». Это неправильный подход, эгоистичный подход. Про людей, которые так думают, говорят, что их чаша полна. Правильно думать следует так: «Я не понимаю, пусть он мне объяснит ещё». Это в случае непонимания. А что же в случае понимания? А в случае понимания думать слишком не следует, а нужно лучше понимать» [Agnivej. Быть учеником // http://agnivej.livejournal.com/397979.html].
Именно герой Геракл, среди прочих даров Зевса, принес людям и «пайдейю» – «воспитание». Для того, чтобы стать полноправным гражданином полиса (второй дар – «политика») и уметь его защищать (третий дар – «военное ремесло»).
В ком, собственно, Фридрих Ницше (Теодорос из Наксоса, последний дионисиец) усматривал эманацию «дитя» духа?
Это «золотистое дитя», без сомнения, он увидел (а затем пожалел, что обманулся, ибо оказалось, что лев только умалился к банальному коту) в Лу Саломе: «… ей 20 лет, она резка, как орел, сильна как львица. И при этом очень женственное дитя» (из письма к Питеру Гасту) [Гармаш Л. Лу Саломе — „досконалий друг” і „абсолютне зло” у житті Фрідріха Ніцше // Ї. — 2000. — №17. — С. 81].
Это же прозрел «верный ницшеанец» Б. Бугаев (А. Белый) в «Подруге Вечной» — Маргарите Морозовой [Белый А. Проблемы творчества. — М., 1988. — С. 527] как носительнице «сакрализированной феминности» или, собственно, «феминизированной сакральности» — евангельской «Жены, одетой в Солнце», Королевы Ангелов (la Reina de los Angeles), «Вечной Софии». Да и у И. Ефремова у его героини «… Таис, Симы Металиной, Веды Конг и Фай Родис всегда виноватые глаза, она это понимает, и она и есть смертная инкарнация Пистис Софии» (из переписки автора с Андреем Козловичем).
Наверно, кто-то увидит спасение именно в возвращении языческой «феминной сакральности» жителей острова Крит (с их культом Геры-Богини Змей), впротивовес чужеродной семитской традиции (финикиянка Европа, мать Миноса , Радаманта и Сарпедона, которым бездетный верховный царь-жрец Крита передал власть над Западом)… В отличие от семитской искусительницы, индоевропейская Гера — это «женщина тонкого мира», известная в иранской традиции как Фраварти, а в германских сагах — как Валькирия. Т.е. крылатая огненная женщина , ведущая погибших героев, детей бога (Хеймдаля или Ахуры Мазды) в небесный рай — Вальгаллу или Гаротман. Сам Будда говорил Асакья Будде о существовании в прошлом "огненной эры", когда все люди были только женщинами. Эти женщины поклонялись Будде, понимали "благородную истину", по которой жизнь – это страдание, и были способны достигнуть состояния Будды в своем женском обличье.
****
А может всё проще? Что хочет дитя? «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я». Просто солнца и мира. Volo me lucem Solis inter nubes visurum esse – «Я хочу увидеть луч Солнца среди облаков». Это были последние слова ребенка-императора Гелиогабала («Солнца-Ваала») убивающим его гвардейцам-предателям. Тучи Александра Севера заволокли Империю.
«… Ненавидит ребенок только измену, предательство, нарушенное обещание, разбитый договор. Ибо ребенок, как никто, верен слову и верит в слово. Обещал, а не сделал, целовал, а предал…» [Цветаева М. Мой Пушкин. — СПб.: Азбука-классика, 2006. — С.82].
P.S. Из комментария Ларисы Гармаш на данную заметку в «Фейсбуке»: «… Да, красивая идея о вечной обращенности ребенка к Солнцу. Что делает его вечно-открытым, не устающим начинать в легкости и полным веры все сначала? Что освобождает от груза знаний Веблюда и груза собственной силы Льва? Доверчивая благодарность Высшему Благому Источнику. Ницше искал этот ресурс радости вечного начинания сызнова. Ну как тут обойтись без благодати Благодарности?:) Честертон шутил о том, как тяжко приходится атеисту, когда того вдруг охватывает трепет благодарения, а адресовать это в его картине мира некому:-) Но Ницше приближается к постижению сути детского, когда говорит в «Заратустре» о «дарящей добродетели» – «Как золото, светится взор у дарящего...».
Комментариев нет:
Отправить комментарий